Мир волшебства - Страница 45

Сложнее всего, оказалось, повернуться спиной к нему и выйти.

Норман видел, как она величественно подошла к лестнице и, не оглядываясь, стала подниматься по ступеням, прямая, с высоко поднятой головой.

Какой же ты дурак, думал Норман. Обвинять, нападать на нее, вместо того чтобы сесть рядом, взять за руку и попросить рассказать обо всем, что произошло за последние несколько дней. Он знал и помнил о них, но Виктория была права. Он не поинтересовался ее переживаниями, тем, что заставило ее сблизиться с ним, поверить, что он ее любящий муж.

Не спеша, он вошел в кабинет, где провел так много времени, где успокаивал Викторию, когда она плакала, где они впервые любили друг друга. Норман огляделся, удивляясь простоте этой комнаты и тому, как точно она соответствовала своему назначению. Основное место на столе Виктории занимала машинка, а вокруг нее, словно спутники большой планеты, разместились словари, энциклопедии, книги по психологии, наброски, которые он писал.

Он повернулся и направился к лестнице, ведущей в комнату, которую лишь однажды видел в своих мечтах. В его власти было поставить Викторию на колени или взять на руки. Но он должен сам понять, что означают сказанные, ею слова. Виктория, в чем Норман был уверен, ни за что даже не намекнет ему об этом.

Пока он набирал номер и заказывал такси, ему казалось, что он сам себя обманывает.

Трезво оценивая случившееся, Норман начал сомневаться, заслужил ли он, чтобы все объяснения преподнесли ему на блюдечке с голубой каемочкой.

— Не могли бы вы прислать машину. — Он назвал диспетчеру адрес. — Сейчас глубокая ночь, я заплачу вдвойне.

И только повесив трубку, Норман сообразил, что у него нет денег, и водителю придется ждать, пока он зайдет в мотель, доберется до своей комнаты и найдет наличные. Он вспомнил, что собирается выйти в это морозное утро в одном льняном пиджаке.

Но главное, у него было такое чувство, что, покидая дом Виктории Генри, он совершает величайшую ошибку в своей жизни.

14

Макс радостно лаял, поднимая стаю напуганных птиц, которые остались на побережье пережить унылую и промозглую зиму. Виктория наблюдала за Максом. Рана его почти зажила, хотя при каждом движении боль донимала большого лохматого зверя.

А вот рана Виктории по-прежнему ныла. Сотни раз за день в ней оживало минувшее, а ночью возвращалось во сне. Если она доставала бокалы, то вспоминала, как Норман искал их в дюйме от своей головы. Если прочитанная книга производила на нее впечатление, Виктория думала о том, как Норман отзывался о работе писателя. Если она печатала на машинке, ее пальцы замирали, и она видела, как на этом месте, схватившись за голову, сидит Норман и из его глаз льются слезы.

За последние два месяца Виктория тысячу раз пожалела о словах, сказанных ею при расставании, об их резкости и холодной бесцветности. Снова и снова она подходила к телефону, набирала код округа Колумбии, а затем его номер в Вашингтоне. Ей хотелось услышать его голос, преодолеть пропасть между ними, ответить на все вопросы, которые он задавал ей в ту роковую ночь. Она жаждала объяснить ему, почему не призналась, что любит его.

Но тогда она говорила бы с чужим человеком, с другим Норманом Генри, который отличался от ее Нормана, как лето от зимы.

С того рокового утра Виктория видела его дважды. Сначала в полицейском участке, а потом в суде на предварительном слушании по делу Джеймса Уолтона, и оба раза, когда она встречалась взглядом с Норманом, ей казалось, что она смотрит на совершенно незнакомого человека или даже врага. Его синие глаза, согревавшие ее некогда своей любовью, теперь излучали холод, который замораживал душу Виктории.

На слушании дела спокойный и элегантный в своем темном деловом костюме Норман стоял в дверях. Безукоризненно выбритое лицо казалось слишком гладким и чужим. Виктории, чтобы пройти между ним и мужчиной, с которым он разговаривал, пришлось даже задеть его.

От Нормана пахло каким-то тонким одеколоном с таинственным, приятным, но до чего же незнакомым запахом. Ее сердце невыносимо заныло.

Пит, следовавший за Викторией, остановился.

— Ты прекрасно выглядишь, — заметил он Норману.

— Как скрипка, — последовал сухой ответ.

— В Казначействе все улеглось? — спросил, Пит, и Виктории захотелось закричать от злости. Он, как никто другой, знал, какой пыткой для нее было видеть Нормана, находиться рядом с ним, смотревшим сквозь нее.

— Почти. Нам назначили нового директора.

— Представляю, как он волновался, когда на него устремились все взоры.

Норман усмехнулся, и этот смешок, как фальшивая мелодия, резанул Викторию по сердцу. Ей хотелось воскликнуть: «Это нечестно!» Что она такого сделала? Он желал ее любви, и она сама впервые в жизни испытала любовь.

— Ну, не строй из себя постороннего, — непринужденно сказал Пит.

Норман проворчал что-то неясное.

Она видела Нормана по телевизору, когда в программе новостей его спрашивали о подробностях пребывания в доме Виктории Генри. Он либо уклонялся от большинства вопросов, либо отвечал очень кратко, намекая на то, что это входило в план поимки Джеймса Уолтона.

Потребовалось всего две недели, чтобы случившееся стало достоянием прессы, которая вскоре уже осаждала дом Виктории. Где сейчас муж? Был ли агент Казначейства ее настоящим супругом? Почему она согласилась оставить его у себя? Чем это было для нее — только ли сюжетом для нового романа? Все вопросы походили на вопросы Нормана: почему? Они заставляли Викторию изворачиваться и лгать, как можно глубже пряча свою любовь.